Неточные совпадения
Он прочел все, что было написано во Франции замечательного по части философии и красноречия
в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания
в мифологии и
с пользой изучал, во французских
переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания
в истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни о математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной литературе: он мог
в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их.
— А вот через Афанасия Ивановича Вахрушина, об котором, почитаю, неоднократно изволили слышать-с, по просьбе вашей мамаши, чрез нашу контору вам перевод-с, — начал артельщик, прямо обращаясь к Раскольникову. —
В случае если уже вы состоите
в понятии-с — тридцать пять рублей вам вручить-с, так как Семен Семенович от Афанасия Ивановича, по просьбе вашей мамаши, по прежнему манеру о том уведомление получили. Изволите знать-с?
В переводе на русский издавался
в 1794, 1800, 1804 годах.] писала одно, много два письма
в год, а
в хозяйстве, сушенье и варенье знала толк, хотя своими руками ни до чего не прикасалась и вообще неохотно двигалась
с места.
— Пора идти. Нелепый город, точно его черт палкой помешал. И все
в нем рычит: я те не Европа! Однако дома строят по-европейски, все эдакие вольные и уродливые
переводы с венского на московский. Обок
с одним таким уродищем притулился, нагнулся
в улицу серенький курятничек
в три окна, а над воротами — вывеска: кто-то «предсказывает будущее от пяти часов до восьми», — больше, видно, не может, фантазии не хватает. Будущее! — Кутузов широко усмехнулся...
— Я был
в Мюнхене, когда началось это… необыкновенное происшествие и газеты закричали о нем как о
переводе с французского.
Как все необычные люди, Безбедов вызывал у Самгина любопытство, —
в данном случае любопытство усиливалось еще каким-то неопределенным, но неприятным чувством. Обедал Самгин во флигеле у Безбедова,
в комнате, сплошь заставленной различными растениями и полками книг, почти сплошь
переводами с иностранного: 144 тома пантелеевского издания иностранных авторов, Майн-Рид, Брем, Густав Эмар, Купер, Диккенс и «Всемирная география» Э. Реклю, — большинство книг без переплетов, растрепаны, торчат на полках кое-как.
— Помню, — продолжал Штольц, — как ты однажды принес мне
перевод из Сея,
с посвящением мне
в именины;
перевод цел у меня.
Козлов видел его и сказал Райскому, что теперь он едет на время
в Новгородскую губернию, к старой тетке, а потом намерен проситься опять
в юнкера,
с переводом на Кавказ.
Один он, даже
с помощью профессоров, не сладил бы
с классиками:
в русском
переводе их не было,
в деревне у бабушки,
в отцовской библиотеке, хотя и были некоторые во французском
переводе, но тогда еще он, без руководства, не понимал значения и обегал их. Они казались ему строги и сухи.
Райский нашел тысячи две томов и углубился
в чтение заглавий. Тут были все энциклопедисты и Расин
с Корнелем, Монтескье, Макиавелли, Вольтер, древние классики во французском
переводе и «Неистовый Орланд», и Сумароков
с Державиным, и Вальтер Скотт, и знакомый «Освобожденный Иерусалим», и «Илиада» по-французски, и Оссиан
в переводе Карамзина, Мармонтель и Шатобриан, и бесчисленные мемуары. Многие еще не разрезаны: как видно, владетели, то есть отец и дед Бориса, не успели прочесть их.
Так было до воскресенья. А
в воскресенье Райский поехал домой, нашел
в шкафе «Освобожденный Иерусалим»
в переводе Москотильникова, и забыл об угрозе, и не тронулся
с дивана, наскоро пообедал, опять лег читать до темноты. А
в понедельник утром унес книгу
в училище и тайком, торопливо и
с жадностью, дочитывал и, дочитавши, недели две рассказывал читанное то тому, то другому.
Она прежде встречалась мне раза три-четыре
в моей московской жизни и являлась Бог знает откуда, по чьему-то поручению, всякий раз когда надо было меня где-нибудь устроивать, — при поступлении ли
в пансионишко Тушара или потом, через два
с половиной года, при
переводе меня
в гимназию и помещении
в квартире незабвенного Николая Семеновича.
Так как у тунгусов нет грамоты и, следовательно, грамотных людей, то духовное начальство здешнее, для опыта, намерено разослать пока письменные копии
с перевода Евангелия
в кочевья тунгусов, чтоб наши священники, знающие тунгусский язык, чтением
перевода распространяли между ними предварительно и постепенно истины веры и приготовляли их таким образом к более основательному познанию Священного Писания,
в ожидании, когда распространится между ними знание грамоты и когда можно будет снабдить их печатным
переводом.
Только после
перевода ее к политическим он не только убедился
в неосновательности своих опасений, но, напротив,
с каждым свиданием
с нею стал замечать всё более и более определяющуюся
в ней ту внутреннюю перемену, которую он так сильно желал видеть
в ней.
На другой день после посещения Масленникова Нехлюдов получил от него на толстой глянцовитой
с гербом и печатями бумаге письмо великолепным твердым почерком о том, что он написал о
переводе Масловой
в больницу врачу, и что, по всей вероятности, желание его будет исполнено. Было подписано: «любящий тебя старший товарищ», и под подписью «Масленников» был сделан удивительно искусный, большой и твердый росчерк.
За это время Нехлюдову, вследствие
перевода Масловой к политическим, пришлось познакомиться
с многими политическими, сначала
в Екатеринбурге, где они очень свободно содержались все вместе
в большой камере, а потом на пути
с теми пятью мужчинами и четырьмя женщинами, к которым присоединена была Маслова. Это сближение Нехлюдова
с ссылаемыми политическими совершенно изменило его взгляды на них.
Статейки эти, говорят, были так всегда любопытно и пикантно составлены, что быстро пошли
в ход, и уж
в этом одном молодой человек оказал все свое практическое и умственное превосходство над тою многочисленною, вечно нуждающеюся и несчастною частью нашей учащейся молодежи обоего пола, которая
в столицах, по обыкновению,
с утра до ночи обивает пороги разных газет и журналов, не умея ничего лучше выдумать, кроме вечного повторения одной и той же просьбы о
переводах с французского или о переписке.
Есть у меня одна прелестная брошюрка,
перевод с французского, о том, как
в Женеве, очень недавно, всего лет пять тому, казнили одного злодея и убийцу, Ришара, двадцатитрехлетнего, кажется, малого, раскаявшегося и обратившегося к христианской вере пред самым эшафотом.
На заводях Кусуна мы застали старого лодочника маньчжура Хей-ба-тоу, что
в переводе значит «морской старшина». Это был опытный мореход, плавающий вдоль берегов Уссурийского края
с малых лет. Отец его занимался морскими промыслами и
с детства приучил сына к морю. Раньше он плавал у берегов Южно-Уссурийского края, но
в последние годы под давлением русских перекочевал на север.
Утром 8 августа мы оставили Фудзин — это ужасное место. От фанзы Иолайза мы вернулись сначала к горам Сяень-Лаза, а оттуда пошли прямо на север по небольшой речке Поугоу, что
в переводе на русский язык значит «козья долина». Проводить нас немного вызвался 1 пожилой таз. Он все время шел
с Дерсу и что-то рассказывал ему вполголоса. Впоследствии я узнал, что они были старые знакомые и таз собирался тайно переселиться
с Фудзина куда-нибудь на побережье моря.
Это
в переводе с теоретического языка на обыкновенный; а теория, которой держался Кирсанов, считает такие пышные слова, как благородство, двусмысленными, темными, и Кирсанов по своей терминологии выразился бы так: «Всякий человек эгоист, я тоже; теперь спрашивается: что для меня выгоднее, удалиться или оставаться?
У Кирсанова было иначе: он немецкому языку учился по разным книгам
с лексиконом, как Лопухов французскому, а по — французски выучился другим манером, по одной книге, без лексикона: евангелие — книга очень знакомая; вот он достал Новый Завет
в женевском
переводе, да и прочел его восемь раз; на девятый уже все понимал, — значит, готово.
Но Евангелие я читал много и
с любовью, по-славянски и
в лютеровском
переводе.
Десять раз прощались мы, и все еще не хотелось расстаться; наконец моя мать, приезжавшая
с Natalie [Я очень хорошо знаю, сколько аффектации
в французском
переводе имен, но как быть — имя дело традиционное, как же его менять?
В ученье мальчики были до семнадцати-восемнадцати лет. К этому времени они постигали банный обиход, умели обращаться
с посетителями, стричь им ногти и аккуратно срезывать мозоли. После приобретения этих знаний такой «образованный» отрок просил хозяина о
переводе его
в «молодцы» на открывшуюся вакансию, чтобы ехать
в деревню жениться, а то «мальчику» жениться было неудобно: засмеют
в деревне.
Сухаревские старьевщики-барахольщики типа Ужо, коллекционеры, бесящиеся
с жиру или собирающие коллекции, чтобы похвастаться перед знакомыми, или скупающие драгоценности для
перевода капиталов из одного кармана
в другой, или просто желающие помаклачить искатели «на грош пятаков», вели себя возмутительно.
Он наскоро собрался и уехал. На каникулы мы ездили к нему, но затем вернулись опять
в Житомир, так как
в Дубно не было гимназии. Ввиду этого отец через несколько месяцев попросил
перевода и был назначен
в уездный город Ровно. Там он заболел, и мать
с сестрой уехали к нему.
Сначала мечты о диссертации, о
переводе в другое место, потом женитьба, сладость сонной истомы, карты
в клубе, прогулки за шлагбаумом, сплетни, посещения погребка Вайнтрауба, откуда учителя выходят обнявшись, не совсем твердыми шагами, или — маленького домика за грабником, где порой наставники встречаются
с питомцами из старших классов…
В конце письма «вельможа»
с большим вниманием входит
в положение скромного чиновника, как человека семейного, для которого
перевод сопряжен
с неудобствами, но
с тем вместе указывает, что новое назначение открывает ему широкие виды на будущее, и просит приехать как можно скорее…
Англичанка на этот немой вопрос поднимала свои сухие плечи и рыжие брови, а потом кивала головой
с грацией фарфоровой куклы, что
в переводе значило: мужик.
Он ответил на запрос из округа
в «возбужденном тоне» и получил приглашение оставить запольскую прогимназию,
с переводом в какое-то отчаянное захолустье.
Каторжные
в течение трех лет корчевали, строили дома, осушали болота, проводили дороги и занимались хлебопашеством, но по отбытии срока не пожелали остаться здесь и обратились к генерал-губернатору
с просьбой о
переводе их на материк, так как хлебопашество не давало ничего, а заработков не было.
Владимиров
в своем учебнике уголовного права говорит, что каторжникам о
переводе их
в разряд исправляющихся объявляется
с некоторою торжественностью.
Известившись о соблазнах и подлогах, от некоторых
в науках переводчиков и книгопечатников происшедших, и желая оным предварить и заградить путь по возможности, повелеваем, да никто
в епархии и области нашей не дерзает переводить книги на немецкий язык, печатать или печатные раздавать, доколе таковые сочинения или книги
в городе нашем Майнце не будут рассмотрены вами и касательно до самой вещи, доколе не будут
в переводе и для продажи вами утверждены, согласно
с вышеобъявленным указом.
Когда-то он перевел
с немецкого какое-то важное сочинение какого-то важного немецкого поэта,
в стихах, умел посвятить свой
перевод, умел похвастаться дружбой
с одним знаменитым, но умершим русским поэтом (есть целый слой писателей, чрезвычайно любящих приписываться печатно
в дружбу к великим, но умершим писателям) и введен был очень недавно к Епанчиным женой «старичка сановника».
Один,
с старой кухаркой, взятой им из богадельни (он никогда женат не был), проживал он
в О…
в небольшом домишке, недалеко от калитинского дома; много гулял, читал библию, да собрание протестантских псалмов, да Шекспира
в шлегелевском
переводе.
Переговоры
с Ониковым по этому поводу тоже ни к чему не повели. Он остался при своем мнении, ссылаясь на прямой закон, воспрещающий старательские работы. Конечно, здесь дело заключалось только
в игре слов: старательские работы уставом о частной золотопромышленности действительно запрещены, но
в виде временной меры разрешались работы «отрядные» или «золотничные», что
в переводе значило то же самое.
Сидор Карпыч был доволен, кажется, больше всех, особенно когда устроился
в сарайной. Он терпеть не мог переездов
с места на место, а сейчас ворчал себе под нос, что
в переводе означало довольство. Нюрочка сама устроила ему комнату, расставила мебель, повесила занавески.
Прилагаю переписку, которая свидетельствует о всей черноте этого дела. [
В Приложении Пущин поместил полученные Пушкиным анонимные пасквили, приведшие поэта к роковой дуэли, и несколько писем, связанных
с последней (почти все — на французском языке; их русский
перевод —
в «Записках» Пущина о Пушкине, изд. Гослитиздата, 1934 и 1937). Здесь не приводятся, так как не находятся
в прямой связи
с воспоминаниями Пущина о великом поэте и не разъясняют историю дуэли.]
Вы спрашиваете о моем
переводе… Ровно ничего не знаю. Нат. Дм. только неделю тому назад имела сильное предчувствие, как иногда
с ней случается: она видела, что со мной прощается… Это видение наяву было для нее живо и ясно. Других сведений ниоткуда не получаю. Надобно довольствоваться таинственными сообщениями и ожидать исполнения. Между тем, если
в декабре не получу разрешения, думаю сняться
с якоря и опять отправиться
в Туринск.
В таком случае непременно заеду к вам
в Ялуторовск…
Почта привезла мне письмо от Annette, где она говорит, что мой племянник Гаюс вышел
в отставку и едет искать золото
с кем-то
в компании. 20 февраля он должен был выехать; значит, если вздумает ко мне заехать, то на этой неделе будет здесь. Мне хочется
с ним повидаться, прежде нежели написать о нашем
переводе; заронилась мысль, которую, может быть, можно будет привести
в исполнение. Басаргин вам объяснит,
в чем дело.
Последняя есть одно из прекраснейших произведений
в сем роде: состарившаяся Лаиса приноси г зеркало свое во храм Венеры
с сими стихами…» (переведено
с французского, напечатано
в «Вестнике Европы» за 1814 г., т. 77, № 18, сентябрь, отд. «Искусства», стр. 115–119; подпись: «
Перевод — ъъ».
Как бы
с переводом Ентальцевых
в Тобольск нас не обнесли этой чаркой. Она больше нас имеет право приехать к вам. Может быть, скажут, что слишком много сумасшедших будет вместе, если и нас двоих приобщить к Андрею Васильевичу. [
В Тобольске жил тогда душевнобольной Н.
С. Бобрищев-Пушкин.]
Сегодня получил от Annette письмо, 12 августа; она говорит, что послан запрос
в Иркутск об моем
переводе и соединении
с тобой, любезный друг. Теперь можно спокойно ожидать к зиме разрешения, — вероятно, на Ангаре дадим друг другу руку на житье!
С небольшим через полчаса Агата перечитала свой
перевод, сделала
в нем нужные, по ее соображению, поправки и, весело спрыгнув
с подоконника, выбежала
в залу. Через несколько секунд она возвратилась совершенно растерянная, сминая исписанный ею полулист бумаги.
«Детская библиотека», сочинение г. Камне, переведенная
с немецкого А.
С. Шишковым, особенно детские песни, которые скоро выучил я наизусть, привели меня
в восхищение [Александр Семеныч Шишков, без сомнения, оказал великую услугу
переводом этой книжки, которая, несмотря на устарелость языка и нравоучительных приемов, до сих пор остается лучшею детскою книгою.
На этих словах священника Александр Иванович вышел
с книжкою
в руках своего
перевода. Он остановился посредине залы
в несколько трагической позе.
На столе лежали две книги: краткая география и Новый завет
в русском
переводе, исчерченный карандашом на полях и
с отметками ногтем.
— С-сегодня же из-звольте подать рапорт о п-переводе
в другую роту.
— Вот-вот-вот. Был я, как вам известно, старшим учителем латинского языка
в гимназии — и вдруг это наболело во мне… Всё страсти да страсти видишь… Один пропал, другой исчез… Начитался, знаете, Тацита, да и задал детям, для
перевода с русского на латинский, период:"Время, нами переживаемое, столь бесполезно-жестоко, что потомки
с трудом поверят существованию такой человеческой расы, которая могла оное переносить!"7